В Москве на Красной площади стоит собор, поражающий обывателя барочной своей лубочностью. Не стоит обманываться, этот лубок ─ лобок, великий русский, отмытый и украшенный стилистами, начало того, что на политкорректном Западе называют зоной бикини, а у нас попросту предпёздьем. Этот национальный символ пустоты ─ Васильевский спуск, на котором ( Read more... )

Мы всегда на грани того, чтобы не писать, и все-таки мы пишем. Ян Андреа ( Read more... )

Как и следовало ожидать: всю неделю она пыталась вспомнить слово, забытое невзначай, потом вспоминала ("гипербола" или, например, "отвес") - но что-то было уже потеряно, слишком сказывалась неделя невысказанности; и под кроватью копилась гора носовых платков, и была температура, а занятий, способных увлечь, не было; и единственным, что окружало ( Read more... )

Наконец, он понял (или это пришло ему в голову [1]), что представляет из себя эта странность, которую другие в  нем замечали, но не могли объяснить, - точнее, что за странность представляет из себя он сам. Платон (или кто-то внутри Платона [2]) назвал эту странность мимикрией - способностью подстраиваться. Но подстраиваться можно под разное: под ( Read more... )

Слишком недавно это было, чтобы забыть, и все же ему удалось, и он вновь восхищался запахом чужого тела на своем. Сама возможность обнаружить посторонний аромат, волос или укус была спасением от сущностного одиночества, в которое повергает обыкновенно обладание собственным телом. Может, в году действительно триста шестьдесят пять дней (бессмысленно ( Read more... )

Это были люди-одиночки, объектно отчужденные, как писал Барт о персонажах Брехта, циничные, подавленные тоской, отягощенные своим существованием и расколотые им. И все же им хотелось быть людьми в сентиментальном смысле слова: испытывать чувства. Они старательно поддерживали этот миф, делали вид, будто их трогает что-то помимо собственного ( Read more... )

Возвращаться домой каждый вечер было не скучно: рабочие рыли тротуары, копали ямы, кололи асфальт, - дорога каждый раз была новой. Мосты, перекинутые через пустоту, кочевали от одной траншеи к другой, возвращение оборачивалось путешествием. Платону нравилось играть с реальностью: над пропастью с трубами он перебрасывал телефон из левой руки в ( Read more... )

Он возвращался с обеда. Внутри теплилось неясное ощущение, предчувствие чуда. Время на часах подтверждало догадку - 14:14, - и эта двойственность одновременно и радовала, и сводила с ума. Пять минут назад его пронзило отчетливое понимание чего-то важного, он пытался справиться с этим пониманием, борясь с улыбкой и хмуря брови на солнце, но ( Read more... )

«Стоит задуматься, и все пойдет прахом, - написала она ему. - Лучше наслаждаться».
В сущности, ничего особенного в том, как из трубы валит дым, не было. И в том, как ложится на землю тень, и в голых деревьях под окнами. Но что-то заставило его остановиться и открыть рот, что-то, лежащее за пределами этой реальности, там, где дым, тень и деревья ( Read more... )

Однажды Элиза и Платон придут к нам и скажут, что мы не имеем права существовать. Однажды они сольются с нами, как образ вещи сливается с вещью, и заменят в этой общей неразберихе. Начнут толкаться локтями, пинаться и скалиться, прогонят старых друзей и купят новый телевизор на кухню. Скорее всего, мы этого не заметим, или все произойдет так быстро ( Read more... )